Что такое старость: с какого момента человека можно назвать старым?

Вы задумывались над тем, что значит «казаться старым» и «быть старым»? Вспомните своё детство – наверняка задавали родителям вопросы: «Папа, а ты старенький? А бабушка старенькая? А почему бабушка старенькая, а ты нет? Ты же тоже взрослый!» Нам тогда в глубоком детстве, все, кто старше тридцать лет, казались очень-очень взрослыми и даже старыми, о чём им с детской непосредственностью сразу сообщалось. А наши родители, как они себя ощущали после наших вопросов? «Нет», – отвечал папа, «Я не старенький и мама не старенькая, а бабушка и дедушка старенькие». И действительно, молодые родители были молоды и бодры, и им тоже казалось, что старость, это ещё очень далеко, и никогда не наступит, ещё нескоро они станут бабушками и дедушками и будут их называть «старенькими».

Когда же дети начинают понимать – что такое старость? И понимают ли это взрослые, и в каком возрасте приходит это осознание.

Что такое старость?

Возраст? Состояние души? Наличие внуков и правнуков? Возможность самостоятельно содержать себя и ухаживать за собой? Физическая сила и возможность работать?

Вспоминается давняя история, и даже не история, а короткий эпизод и моего детства.

Студентов первокурсников из института, где преподавал папа, отправили «на картошку», а папа поехал как куратор группы. Так случилось, что мама в тот момент была в командировке, детский сад был закрыт на карантин. Всё случилось почти как в старом фильме «Карантин», 1983 года. И бабушка с дедушкой были заняты, и не было никакой возможности остаться мне с кем-то в городе. Тогда папа принял волевое решение, взять меня с собой «на картошку». Вроде как преподавателя поселят у кого-то в избе, и будут условия хоть не городские, но с ребёнком жить можно.

И вот началось у меня приключение – сначала все долго собирались перед институтом и рассаживались по автобусам. Потом долго-долго ехали, пели песни под гитару, а когда приехали, было уже темно. Нас с папой поселили в избу к тёте Маше, как она сама представилась. Наутро тётя Маша напоила нас парным молоком и дала по ломтю свежего хлеба. И мы с папой поехали в поле. Папа сначала не хотел меня брать, говорил, что мне надо остаться в деревне с тётей Машей, она за мной присмотрит. Но мне очень хотелось, туда, назад к студентам. Они казались такими взрослыми и весёлыми, что и дальше будут продолжать петь песни как в автобусе.

Но на поле всё оказалось совсем не так. Сначала проезжал трактор и выкапывал картошку, а потом, следом шли студенты и выбирали из земли картошку и складывали её в мешки. Мешки были холщовые и почти с меня ростом – мне тогда было года четыре или пять. Вначале утром приехал председатель совхоза, и о чём-то быстро поговорил с папой, махнул рукой и уехал. После этого приехал грузовик. Оказалось, что второй грузовик, который должен ехать по полю и собирать мешки с картошкой сломался, и на подмогу прислали деда Михея. Только грузовика у деда Михея не было, а была телега с лошадью. Вот он и приехал на помощь. Студенты спорно закидывали мешки сначала в грузовик, а потом он уехал, и стали грузить на телегу.

Вот тут мне стало очень интересно. Мне, как городскому жителю, было очень странно видеть телегу без мотора, так чтобы её лошадь тянула. И дед Михей имел внешность совершенно отличную от привычной мне в городе. Мои бабушка с дедушкой – профессора в известном в городе университете, и одежда у них и весь внешний вид у них «профессорский». А тут дед Михей одет был в телогрейку, это он потом мне по секрету рассказал – она тело греет, поэтому и телогрейка, на голове у него был картуз с треснувшим козырьком, штаны с латками на коленях и стоптанные сапоги. Белая борода делала его похожим на деда Мороза, только красных варежек у него на руках не было, и шубы не было, и посоха не было. А руки были загорелые, как будто он на море всё лето был. Но дед Михей сказал, что на море отродясь не был, а руки такие, потому что всё время работает на улице. Руки и лицо – всё было покрыто морщинками, как будто воздушный шарик сдулся.

И лошадь была примечательной. Совсем не такая, как в зоопарке – мы с папой и мамой ходили. Она была коричневая с белым пятном во лбу. Хвост и грива у неё были странного цвета, почти белые. Она понуро стояла, запряжённая в телегу, и ждала, пока нагрузят мешки. Мешков было много, они закрыли все телегу и возвышались устрашающей горой. Мне тогда казалось, что лошадка не сможет даже на чуточку сдвинуть эту телегу. Но дед Михей крикнул ей «Ну, родимая!», – и она также понуро, не поднимая головы, начала медленно переставлять ноги, потихоньку таща за собой нагруженную телегу. Дед Михей шёл рядом и всё время что-то говорил ей на ушко. Я шёл поодаль, и мне казалось что лошади так тяжело, что она не сможет сделать ещё шаг, и мысленно её подбадривал.

Так дошли до края поля, куда уже вернулся грузовик, в который быстро с телеги перекидали мешки с телеги. Лошадь облегчённо вздохнула, зафыркала и закачала головой. Я набрался смелости и подошёл близко. Дед Михей сказал: «Не бойся, Голубка уже старенькая, смирная стала, не бойся подходи». Так я первый раз подошёл к лошади близко, что мог дотронуться до её носа и погладить, он был тёплым и мягким. Я спросил у деда Михея:

– А что любит лошадка?

– Сахарок любит, морковку, – ответил он.

Но у меня не было ни сахара, ни морковки. И тут я вспомнил про кусок хлеба, который второпях мне сунула в руки тётя Маша.

– А хлеб? Хлеб она любит?

– Конечно, любит, – сказал дед Михей, – А кто ж его не любит, хлебушек-то…

Я протянул лошади на ладони кусок свежего хлеба. Она шумно втянула в себя воздух, пробуя сначала запах того, что ей предлагают, а потом аккуратно, мягкими губами взяла хлеб. Шумно выдохнула и стала тыкаться носом в плечо деду Михею, мол ещё хочу.

А потом объявили перерыв. Студенты с папой шумно потянулись к машине, на которой привезли обед. Они смеялись и веселились. А я, дед Михей и старенькая Голубка, стояли в стороне.

– Давай пока все кушают, мы тебя с Голубкой прокатим, предложил дед Михей.

– Не, – отказался я, – Голубке будет тяжело, она и так устала.

– Да, – промолвил дед, – старым всегда тяжело.

Тут я решил вспомнить, что я городской житель, и с умным видом, сказал:

– Дед Михей, у тебя же пенсия есть, зачем ты работаешь, зачем Голубку заставляешь тяжёлые мешки таскать?

– Эх, Вовка, зима-то длинная, надо Голубке сена запасать, да сил у меня нет самому всё делать, и помощников тоже нет. Вот председатель и сказал, что надо помочь студентам на картошке, тогда он Голубке даст сена, чтоб на зиму хватило. Получается, Вовка, что пока Голубка может тащить телегу, мы председателю нужны, а как не сможет, эх, Вовка…

Махнул рукой и печально замолчал. Я так тогда и не понял, что же будет потом, но понятно было что ничего хорошего. Я тоже замолчал и не стал спрашивать больше ничего. А потом к папе пошёл, обедать.

Так я впервые столкнулся со старостью. Не с возрастом, а именно со старостью. Сейчас с позиции своих взрослых лет, я понимаю, что дед Михей вряд ли был старше моих бабушки и дедушки, но они были профессора и ого-го! Старыми их язык не поворачивался назвать! А дед Михей и Голубка были старенькими, и были нужны, пока могли возить свою телегу.